Главным событием видимого и невидимого мира, сотворенного Богом, несомненно, является Пасха. В череде Праздников Господних она начинает Божий библейский календарь, по которому Всевышний сверяет часы для нашей земли согласно Его воле. Христос пришел в этот мир и исполнил Собой несколько важных пророческих, назначенных Отцом, сезонов. На Пасху Он умер и воскрес, ознаменовав этим совершенно новый поворот всей человеческой истории.
«На праздник же [Пасхи] правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели. Был тогда у них известный узник, называемый Варавва; итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву, или Иисуса, называемого Христом? ибо знал, что предали Его из зависти. Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него. Но первосвященники и старейшины возбудили народ просить Варавву, а Иисуса погубить. Тогда правитель спросил их: кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам? Они сказали: Варавву. Пилат говорит им: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом? Говорят ему все: да будет распят. Правитель сказал: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: да будет распят. Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы. И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших. Тогда отпустил им Варавву, а Иисуса, бив, предал на распятие». (Св. Евангелие от Матфея 27:15-26)
ДЕНЬ СПАСЕНИЯ
Четырнадцатого дня месяца Нисан, в светлый и радостный праздник Песах шум и повсеместная сутолока царили в Иерусалиме. Ярко одетые, уставшие от жары, возбужденные ожиданием предстоящего торжества люди до предела заполнили храмовую площадь. Казалось, там не было места, но народ продолжал идти, тесня тех, кто пришел раньше. В воздухе, пропитанном духотой и зноем, не смолкая, звенели тысячи голосов. Их заглушало надрывное, пронзительное блеяние приносимых в жертву пасхальных агнцев. Как всегда, собравшихся на Песах было так много, что совершить все жертвоприношения во дворе Храма не представлялось возможным. И потому приготовленным и освященным животным перерезали горло прямо на площади.
Все, от мала до велика, пришедшие в Иерусалим из самых отдаленных мест Израиля, в эти минуты были участниками великого таинства. Они склонялись над умирающими агнцами и, сцеживая их кровь, шептали заученные с детства молитвы.
Кровь была повсюду: на лицах и одеждах иудеев, на каменной мостовой. Бородатые мужи, главы собравшихся на площади семейств, бережно, как самую большую святыню, передавали сцеженную во всевозможные сосуды кровь из рук в руки. Их лица были торжественны и серьезны. Сосуды будто проплывали над толпой.
В конце концов, они достигали одного из снующих меж людей левитов. В его руках была большая кожаная емкость. В нее и сливалась передаваемая отовсюду кровь.
Наполнив емкость, левит спешил к Храму, стараясь не дать загустеть на полуденной жаре собранной крови. Чтобы не пролить ее, он держал емкость высоко над головой. Пробираться в толпе было нелегко. «Посторонись!» — кричал левит сорванным, охрипшим голосом. Но в суете, царящей на площади, его никто не слышал. Левита толкали. Кровь выплескивалась из кожаного мешка прямо на его голову и плечи. Ко времени, когда уставший, изнуренный теснотой и жарой служитель достигал порога храма, он весь, с головы до пят, был залит кровью.
Наконец, емкость оказывалась в руках старших священников. Под громогласную музыку, пение хора и молитвы они вносили ее во святое храма и окропляли кровью рога раскаленного докрасна жертвенника.
Легкий пар, запах сожженной крови, благоговеющие сердца — жертвы, угодные Великому Богу Израиля.
Сегодня, в радостный праздник Песах, праздник освобождения, Он принимал их, как когда-то обещал верному Моше. И, принимая эти жертвы, Всемилостивейший Яхве на время удалял суды от Своего, часто непослушного Ему, жестоковыйного народа и прощал его прегрешения.
Песах был в самом разгаре: находящиеся на площади были увлечены происходящим в храме священнодейством, все остальные заняты праздничными приготовлениями в своих домах.
Лишь малая часть из многих тысяч, пришедших на праздник, которую смогла вместить крошечная улочка Виа Долороса, была свидетелем того, как истерзанный палачами и оплеванный толпой Йешу, сын плотника из Назарета, нес крест на Голгофскую гору.
Народ Израиля, как ему было предписано Законом, молился о спасении и приносил Богу в Песах свои жертвы. Он не ведал, что истинная, совершенная жертва, Агнец Божий, Сын Человеческий, Иисус Христос в этот самый миг возносился на крест, превозмогая боль в дробящихся под коваными гвоздями костях рук и ног и предвосхищая полное и окончательное спасение всего человечества.
В муках и страданиях зарождалась радость.
Среди смертной тьмы разгорался рассвет вечной жизни.
Мрак трепетал перед вспышкой света.
Пустыня готовилась расцвести в ожидании потоков живой воды.
Семя женщины, Царь царей спешил поразить князя мира, чтобы лишить его власти.
Предсказанное Писанием исполнялось! Победа была так близко! Но для горстки евреев, собравшейся на вершине Голгофы, она выглядела поражением. Жертва, принесенная Богом ради спасения народа, этим народом была не замечена.
«Пришел к своим, и свои не приняли...»
Совершив жертвоприношение, отдав лучшую часть туши убитого животного в храм для священников и левитов, иудеи спешно покидали площадь. Их ждал праздничный седер: стол, полный всевозможных яств, молитвы и песни, удивительные истории о Моше и исходе евреев из египетского рабства. Для всех, от дряхлого старца до детей, вчерашних участников «Бдикат хамец» — веселых поисков десяти спрятанных в доме кусочков квасного хлеба, которые они обязательно должны были найти, а на утро непременно сжечь, эти мгновения застолья были долгожданными и необычайно важными!
Покинув пределы храмовой площади, праздник захватил город. Теперь он был в каждом дворе и переулке. Отовсюду слышался веселый гомон, музыка, песни, звенел смех. Народ Израиля праздновал день своего спасения!
Но были в старом Иерусалиме по меньшей мере три человека, которые не веселились и не радовались вместе со всеми, те, на кого наступление Песаха наводило ужас. Для них, вчерашних разбойников и головорезов, а ныне узников, обитателей подземных мрачных камер смертников городской тюрьмы, четырнадцатый день Нисана, день обретения народом свободы и прощения его грехов, являлся днем публичной казни. Жуткая, беспощадная, ненавистная Голгофа ожидала их именно в этот день...
Одного из этих узников звали Вараввой...
КАЗНЬ
Высокие, скользкие от сырости стены тюрьмы, последнего перед казнью пристанища, похоже, были не в силах более сдерживать тяжести заполнившей ее гнетущей атмосферы страха и щемящей сердце непонятной, убийственной тоски. Казалось, еще мгновение – стены качнутся, рухнут под этой тяжестью и безжалостно раздавят сидящего на грязном полу обреченного узника. Сухая, сморщенная, серая, как старый пергамент, кожа, делала его лицо безжизненным. Из-под нависших бровей глубоко ввалившиеся глаза, словно из преисподней, светились ужасом и отчаянием.
Смерть ожидала Варавву. Варавва ожидал смерти.
Мгновение этого ожидания казалось вечностью.
Прижавшись дрожащей спиной к стене, будто стараясь спрятаться за ее выступами, отчаявшийся пленник из последних сил вслушивался в каждый шум, каждый шорох, слышимый за ней. И всякий раз звук приближающихся шагов невидимых стражников безжалостными, острыми когтями вонзался в холодеющее, таящее от страха сердце Вараввы: «Вот и все... Неужели все?!... Нет, не может быть!!! Я НЕ ХОЧУ!!!»
И тогда приходила казнь...
Варавва ощущал на себе, как огромный, тяжелый крест пытался вдавить его в уплывающую из-под ног мостовую.
Крест будто переломил разбойника пополам.
Варавва пытался выпрямиться, но не было сил. Колени дрожали. Пот струился рекой, обжигая глаза.
Крест скользил по спине, вырываясь из ослабевающих рук, и вонзался в спину сотнями заноз.
Превозмогая тяжесть и боль, Варавва приближался к месту казни.
Едва передвигая ноги, он шел по знакомым с детства, сейчас залитым солнцем улицам. Краем глаза Варавва видел заполнившую улицу разъяренную, будто обезумевшую толпу, жаждавшую его смерти. Ему казалось, что неистовствующий людской водоворот вот-вот поглотит его, растопчет и разорвет на мелкие части. Отовсюду вместе с камнями, тухлыми яйцами, плевками в него неслись насмешки и проклятия.
– Распять его!
– Убить негодяя!
– Эй, атаман, где твое войско?! Почему оно не спасает тебя?!
– Довольно проливать чужую кровь, пришло время пролить свою!
– Будь проклят, убийца и лжец!
– Смерть ему!!!
На вершине Голгофы процессия остановилась.
Тяжелый крест, подняв облако рыжей пыли, с шумом опустился на раскаленную зноем землю.
Через мгновение руки склонившихся палачей железными тисками впились в Варавву, их мрачные взгляды были полны презрения и ненависти.
Старательно и крепко Варавву привязывали к кресту...
Он знал, ЧТО последует за этим, и пытался вырваться.
Он кричал.
Кусался.
Но все было тщетным...
Жгучая, жуткая боль невыносимыми огненными всполохами опалила Варавву – четыре кованых ржавых гвоздя пронзили его руки и ноги...
Уже в который раз, как наяву, задыхаясь от страха и духоты тюремной камеры, Варавва переживал муки предстоящего распятия. В который раз он ощущал на себе безжалостную тяжесть креста, слышал хруст вырываемых из суставов костей, треск рвущихся мышц и лопнувших внутренностей, захлебывался от собственной крови.
В который раз он умирал.
Умирал при каждом звуке, каждом шаге, каждом шорохе за стеной...
ЕЩЕ ВЧЕРА
Ненавистный каменный мешок тюремной камеры, чуть подсвеченный крошечным зарешеченным окном, наполненный зловонием и ужасом ожидания смерти, – вот все, что ты имеешь, Варавва, на день суда.
Да-да это все… Но и это не твое.
Сейчас твои лишь боль, отверженность, одиночество и страх ожидания скорой казни.
Крест на горе да четыре гвоздя, что скоро пронзят тебя? – вот итог твоей жизни, Варавва.
И это все. Все… И более ничего… Неужели все?! Неужели, Варавва, ради этого всходила на небосклоне жизни твоя звезда?!
Еще вчера ты был бесстрашным и сильным, казалось, всевластным вождем. Еще вчера тебе льстиво шептали: «Царь… Ты – царь…»
Еще вчера вокруг тебя было так много тех, кого ты считал своими верными слугами и преданными друзьями, тех, кто жадно ловил каждый твой взгляд, каждый жест, кто был готов исполнить любой твой каприз.
Еще вчера ты вершил суды, и твой меч снимал головы непослушных тебе.
Еще вчера тебя поднимал на высокую гору молодой горячий конь, и весь мир, что ты видел с вершины этой горы, в цветении и звоне птичьих голосов, с быстрыми реками и ручьями, долинами и тенистыми лесами, с крошечными селениями и большими городами, со всеми живущими в них людьми, - весь этот необъятный мир казался тебе ТВОИМ миром. Миром, где безраздельно царствовало твое Я.
Еще вчера…
А сегодня? Сейчас? Где все это сейчас?! Где твоя сила? Где власть? И где, где эта прежняя жизнь?!
Страх спрятавшейся за дверью тюремной камеры смерти забрал все.
Забрал раз и навсегда. И, казалось, уже ничего не вернуть…
(продолжение следует…)